Коля! Дай мне покататься на самокате! – наперебой просили дети.      Ему, смастерившим самокат из досок, гвоздей и нескольких автомобильных подшипников, самому на нем некогда было кататься. Слишком много желающих – все дети из двора. И так каждый погожий день. А катались все от высокого дерева на горке улицы Клары Цеткин вниз до колонки. Когда же улицы и тротуары заасфальтировали, кататься стало вообще прекрасно.
     Коля был мастер на все руки. Он вытачивал из дерева самодельные пистолеты, делал рогатки и снабжал всем этим мальчишек. Но самокат девчонки ценили больше.
     Летние забавы. Их было не так уж и много. Дети играли во дворе в прятки, по очереди крутили скакалки, прыгали через них, а еще играли в классики. Как только чуть-чуть подсыхала земля, рисовали на ней классики. Играли в них всей дворовой гурьбой – мальчишки и девчонки. Иногда мальчишки собирались и играли в казаки-разбойники.
     Одна взрослая соседка, кто, я уже не помню, умела хорошо играть на баяне. Она выносила инструмент и садилась на лавочке возле деревянного стола, расположенного в центре двора. Это было особое место. Вокруг стола и лавок кто-то когда-то посадил кусты белых роз. Эти кусты разрослись. Того, кто сидел в кустах, не было видно. Прекрасная музыка разливалась по двору, а я, в то время мне было лет пять, не могла удержаться и бежала к кустам. Прячась за ними, танцевала. Видимо, музыкантша заметила это и сказала маме, чтобы она отдала меня учиться в музыкальную школу. Но это произошло, лишь когда мне исполнилось девять лет. После прослушивания, меня зачислили в 3-ю музыкальную школу, расположенную в Доме культуры тонкосуконного комбината, его боковой части. Это здание сохранилось до сих пор. К нему пристроили Театр музыкальной комедии, а прежние музыкальные классы школы превратили в гримерные.
     И хотя для мамы моя новая школа требовала дополнительных затрат, она рискнула и все же отдала меня туда. Я очень благодарна ей за это…
     
     Не очень приятная, серьезная история случилась со мной в раннем детстве.
     – Таня! Пошли к бабушке за семечками! – однажды предложила мне старшая по возрасту, школьница Алла, живущая в светлой комнате на верхнем этаже соседнего дома.
     Старушка, которая торговала семечками, жила через дорогу от нас в подвальном помещении по тем временам довольно богатого дома. Этот дом был обнесен высоким забором. Там, во дворе у калитки часто собиралось несколько хозяйских собак. Я, будучи малышкой, ничего не знала о собаках и о том, кто живет в этом доме. А в нем жил батюшка, служивший в церкви на Военном кладбище. Иногда мы его видели, когда он возвращался домой. Старушку он приютил и дал ей место для жизни. Она покупала на базаре семечки, жарила их и потом, стоя на улице у калитки, продавала прохожим. Мы, дети, часто наведывались к ней за вкусным лакомством. За пять копеек мы получали черные семечки в маленьком кулечке из газеты. Но в тот день бабушка не стояла у калитки. Алла потянула за ручку, калитка была на пружине. Мы вошли во двор. Алла пошла к бабушке в ее комнатенку, а я осталась поджидать ее тут же возле калитки. Не знаю, как это произошло, но собак в это время у калитки не было. Они, видимо, почуяли чужого и прибежали откуда-то с другого конца двора прямо ко мне. Окружили со всех сторон и начали лаять и прыгать. Я обомлела в крике. Прибежала хозяйка, отогнала собак и вывела меня из двора. Какого цвета было мое лицо, я не знаю. Но домой я еле пришла. Мама меня постаралась успокоить. Но этот испуг не прошел для меня даром. После того, я стала по ночам бредить, вставать и ходить, о чем ничего не могла вспомнить утром. Мама водила меня по врачам, но ничего не помогало. Тогда они сказали ей, чтобы она искала бабку. Одна очень старая бабушка, которая умела заговаривать от испуга, в то время жила в районе железнодорожного вокзала. Мама пошла к ней сама, взяв с собой бутылку с водой. Бабушка сказала:
     – Ваша дочь пугалась трижды, два раза собак, третий – не знаю чего. У нее может начаться падучая. Если мое лекарство не поможет, приводите дочь ко мне саму.
     Мама потом вспомнила, что я на самом деле один раз еще совсем малышкой испугалась гудка паровоза, второй раз – собаки, которая стала мне лапами на плечи и полизала в лицо. То снадобье, что бабушка завязала в платочек, мама положила мне под подушку. Я пила освященную воду и мне становилось легче. Тогда мама повела меня к бабушке самую. Я помню старые покошенные вросшие в землю домишки возле вокзала. Спустившись по земляным ступенькам вниз, я очутилась в темной комнатке. Бабушка молилась у иконы и дала мне съесть ладанку. После этого я быстро пошла на поправку.
     Моя мама Оля, так же, как и ее мать Домна, была глубоко верующим человеком. Даже когда почти никто в городе не ходил в церковь, она тайком заходила в нее на площади Свободы, молилась дома за здоровье всей своей семьи, всегда пекла к Пасхе свои «фирменные» булки и, отрезав кусочек, вместе с крашеными яйцами несла в шесть часов утра в церковь светить. Мой отец поверил в Бога только на склоне лет. В молодости он запрещал маме ходить в церковь, а потом не разрешал крестить нас, детей. Но мама все равно окрестила нас. Однажды она договорилась с тем же батюшкой, что жил через дорогу, и привела нас, своих детей, в церковь на Военное кладбище. Там батюшка с матушкой нас и крестили. Крестики мы не носили, но мама берегла их. Тот самый крестик я сейчас ношу. Спасибо маме, что она сберегла его…
     
     И все же самой лучшей порой года моего детства было лето. Каждый год весной мама шила нам с сестрой обновки – новые ситцевые платья. Для этого она всегда выбирала в магазине самый веселенький ситчик или сатин. Швейная машинка у мамы была немецкая, такая, какие делали еще в 19 веке. Она закрывалась деревянным чехлом и размещалась на деревянном столике со старинной инкрустацией. Педаль и ножки у стола были сделаны из литого чугуна и украшены красивыми завитками. Мама любила свою, хотя и не новую, но безукоризненно работающую швейную машинку. Она шила нам фуфаечки, безрукавки, юбки и блузочки. В то послевоенное время было очень трудно или дорого что-либо из одежды купить в магазине. Мы бегали по двору в своих обновках, и поэтому летняя пора казалась нам еще более радостной и счастливой.
     
     На зеленом на лугу
     Выросли ромашки.
     Там, где бегают жучки,
     Прыгают букашки.
     В этой сказочной стране
     Чудеса бывают.
     Из ромашковых цветов
     Принцессы вырастают.
     
     В белых платьях кружевных
     С длинными ногами
     Веселили всех вокруг
     Вальсы танцевали.
     
     Никуда не убежишь
     От красавиц этих.
     Будешь с ними песни петь,
     Пока солнце светит.
     
     Улыбаются цветы,
     Лепестками машут.
     А уляжетесь в траве,
     Сказки вам расскажут.
     
     В теплый летний день меня радовало прикосновение обдувающего меня со всех сторон ветерка. Я ходила по тропинкам своего двора и вдыхала немного терпкий, пахнущий георгинами, садовыми ромашками, розами запах лета. Над моей головой шелестели и испускали свой аромат цветущие липы, клены, акации. Подойдя к забору, за которым на ухоженных грядках во всю набирали силу плоды труда моей матери и других хозяек нашего двора, я с интересом наблюдала, как там летали, шелестели своими перламутровыми крылышками и шевелили необыкновенно красивыми длинными хвостами стрекозы, прыгали кузнечики, жужжали пчелки и шмели, как по цветкам и листикам порхали бархатные бабочки, ползали гусеницы-сороконожки. Но больше всего радости было у меня при виде ярко красной в белую крапинку, божьей коровки.
     
     «Божья коровка! Полети на небко! Там твои детки кушают котлетки!» – с этими словами я отпускала свою пленницу с конца пальчика на небо и верила, что при этом обязательно случится что-то очень-очень хорошее.
     
     Ах, какая принцесса по саду летает!
     С нею Солнца посланник – яркий Лучик играет.
     Он окрасил ей крылья перламутровым цветом,
     Свой волшебный подарок Стрекозе дарит летом.
     
     А за ней наблюдает девчонка босая,
     Ее ловкий совочек Стрекозу поджидает.
     Но словить не удастся красавицу эту,
     Упорхнет от малышки она на край света.
     
     
     Да, двор у нас был замечательный! Но нам с моей подружкой Людкой все же очень хотелось погулять и получше рассмотреть то, что творится за воротами нашего двора. Иногда родители ненадолго отпускали нас, и тогда для нас начиналась новая сказка. Мы ходили по тротуару вдоль улицы и рассматривали все, что творилось за заборами соседних дворов. А там! Все утопало в зелени и цветах. Природа ликовала от счастья. Наша улица Розы Люксембург в то время была еще совсем узкой, по ней почти не ходил никакой транспорт и потому воздух был совершенно чист.
     
     Радуется Солнышко, что земля красивая.
     Все цветы, травиночки летним днем счастливые.
     Пчелка разукрасила брюшко полосатое.
     Улетела к улью, трудится крылатая.
     
     А коровка божья – красненькая в клеточку.
     Ей котлетками кормить нужно своих деточек.
     Каждый день у муравьев новая работа.
     Муравейник охранять – важная забота.
     
     Шмель жужжит, как вертолет, и глазищи выпучил.
     Сколько метров до цветка он, наверно, вычислил.
     Долетел и на цветок – лапками мохнатыми.
     Зацепились за листок усики рогатые.
     
     И тихоня-бабочка села на цветочек,
     Приютил ее дружок - синий василечек.
     Крылышки сложила, чтоб не разглядели,
     Дабы хрупкое создание, пташечки не съели.
     
     Светит Солнышко весь день, от души старается.
     А цветущая земля ему улыбается.
     
     Часто матери посылали нас в магазин за хлебом или молоком. Мы брали с собой двух или трех литровые бидончики и бежали на улицу Мясникова. Там, в новом кирпичном доме, который был построен уже после войны, был продуктовый магазин. Иногда у нас хватало денег, чтобы купить себе большое лакомство – брикетик сухого какао с сахаром или сто грамм разноцветного сверкающего на солнце, будто стеклянного, монпансье.
     По улице Мясникова в то время ходили трамваи. Внизу, у Немиги, было трамвайное кольцо. Моя мама рассказывала, что во время войны на этом кольце был немецкий лагерь для евреев. Сюда, за забор, сделанный из колючей проволоки, немцы сгоняли молодых, еще совсем юных красивых еврейских детей, девушек и юношей, да и евреев постарше, чтобы потом отправить их в гетто. От этого кольца трамвай поднимался в горку по улице Мясникова до пересечения с улицей Советской. Здесь, наверху, стояли черные дощатые бараки. В них тоже жили люди, и в одном из них – моя школьная подруга Лариска. Возле бараков стояла светлая деревянная церковь. Но она пробыла там недолго. Вскоре ее снесли.
     Мне запомнилось, как несколько раз отец с матерью в выходные дни возили нас, детей, на трамвае к Комсомольскому озеру. Его вырыли еще до войны молодые люди. Моя мама тоже принимала в этом участие. Вода в нем в то время была чистая, и весь город летом ездил туда покупаться и позагорать.
     
     p.s. На снимке: бывший вход (старые двери не сохранились) в мою 3-ю муз школу.
     
      4 часть повести
     
      Этот рассказ на белорусском языке